Вторник, 19 Марта 2024, 14:42
Приветствую Вас Гость | RSS

СЫЗРАНЬ на сайте журналиста Александра Молчанова

Переписка
Реклама
Праздники России
Праздники России
Вебпланета
Поиск по сайту

Рассказы о Сызрани - 5

   ИГУМЕНЬЯ МАРИЯ: ДО И ПОСЛЕ СМЕРТИ

            документальный рассказ

Есть в центре Сызрани густонаселенный жилой массив, за границы которого я условно возьму улицы Советскую, Маркса, Володарского и переулок Некрасовский. За последние десятилетия здесь появилось много высотных домов. И мало кто знает сегодня о том, что еще в 20-х годах ХХ века значительную площадь на этом месте занимал Сретенский женский монастырь, основанный в 1856 году (нижеследующий его снимок сделан после огромного пожара, постигшего Сызрань в 1906 году).


Летом 1989 года я собирал материалы об этой обители для городской газеты. Особенно меня заинтересовала личность первой настоятельницы монастыря игуменьи Марии, родившейся в 1806 году и скончавшейся 11 марта 1877 года. Ведь эта добродетельная женщина, к примеру, поддерживала связи даже с императорской семьей, прославилась своей энергичностью и высокими нравственными качествами. При ней Сретенская обитель стала в России не менее известной, чем, скажем, Спасский монастырь в Симбирске или Николаевский в Алатыре…
И вот однажды меня свели с сызранским пенсионером Михаилом Алексеевичем Гусевым.

- Историей этого монастыря интересуетесь, молодой человек? – спросил он, когда мы пили чай в его уютной квартире на ул. Советской, в «сталинке» напротив детского парка. – А ведь я в нем директорствовал! Удивляетесь?
…Было это в 1923 году. Только-только отбушевала страшная гражданская война. Царили голод, разруха, неразбериха. Но потихоньку начала налаживаться мирная жизнь. Надо было куда-то определять детей, потерявших своих родителей. Собрали в Сызрани около шестисот беспризорников и решили поселить их в Сретенском монастыре. А монахинь, как водится, оттуда попросили.
В помещениях же монастыря открыли трудовую детскую колонию с мастерскими. Сам я работал тогда инспектором по школам в Сызранском Уоно. А через три года, в июле 1926-го, меня и назначили директором этой колонии.
Жили мы дружно и весело, выпускали даже свой журнал, номера которого хранятся сейчас в городском музее. Но рассказать я хочу о другом.
На территории колонии тогда еще оставалась зимняя монастырская церковь. Служб там, конечно, уже не было, но по старой памяти туда еще заглядывали соседские бабушки. Мы им не препятствовали, не видя в этом большого зла. Заходивший ко мне по-приятельски местный судмедэксперт Браунфельд, которого его профессия превратила в атеиста и скептика, по этому поводу все время иронизировал: «Бестолковые люди, молятся голым стенам. Действующую церковь от недействующей отличить не могут!»
Наш же завхоз Татаринов, напротив, относился к ним с сочувствием, будучи человеком мягким и слегка суеверным.
Однажды, в августе 1926-го, когда я утром пришел на работу, ко мне обратилась наша уборщица.
«Михаил Алексеевич, - сказала она, - странные вещи в детдоме творятся! Уже не раз видела, что когда женщины из округи идут молиться в зимнюю церковь, то останавливаются возле алтаря и, глядя куда-то вниз, осеняют себя крестным знамением. Кому, спрашивается, они там поклоняются?»
Я этому сообщению никакого значения не придал, но вот зашедший ко мне вечером с бутылкой спирта Браунфельд неожиданно им заинтересовался. Прагматичный ум судмедэксперта, привыкший во всем искать материалистическую основу, напряженно заработал:
«Нет, Михаил, неспроста это все, - сказал он. – Все эти поклоны и крестные знамения только для отвода глаз. Им явно что-то нужно в районе алтаря! Этот ведь монастырь был знаменитым, сюда сама императрица вклады делала, а иконы монастырского письма во всех окрестных епархиях лучшим подарком считались!»
Сидевший здесь же у меня Татаринов закивал головой:
«Да, богатая была обитель! Здешнюю первую игуменью, мать Марию, при царе хотели даже к лику святых причислить. И целую книгу о ней в Пензе издали, сам ее видел…»
«При чем тут книга? – сердито прервал его Браунфельд. – Тут помимо святости было всего…движимого и недвижимого!»
Татаринов нехотя согласился:
«Да, много там чего было. Образ был «Скорбящей Божией Матери», обложенный драгоценными каменьями, риза и стихарь были, присланные из Питера…»
«А теперь-то где это все? – Браунфельд явно оказался в своей стихии. – В гражданскую вывезти не могли. Красные ведь тогда захватили мост через Волгу, и сызранской контре не до имущества было. Дай Бог самим ноги унести! По воде драпали, под обстрелом…Так что все буржуйские денежки здесь остались, по подвалам и сундукам попрятаны. Вон, нэпманы-то на какие шиши развернулись!»
Честно скажу, страстная речь приятеля меня проняла, и я предложил:
«Давай слазим в церковный подвал, он ведь как раз под алтарем находится! Простучим стены! Может, и правда там какой-нибудь тайник с монастырской казной…»
Тут бедный Татаринов переменился в лице и неуверенно замямлил:
«Да ерунда все это. Нет там ничего, пустой подвал. И я туда лазил, и рабочие туда лазили. А сейчас еще и стемнело, под землей глаз коли, ничего не увидишь…»
Но разошедшегося судмедэксперта было уже не удержать:
«Какая разница – днем или ночью? В подвале всегда ночь. Возьмем фонарь. А то, что ты лазил, это наплевать и забыть. Ты там искал что-нибудь?»
«Нет» - обреченно сознался Татаринов.
«Ну вот, видишь…Берем свет, ключи и вперед. И ломик надо взять».
Наш завхоз сделался совсем белый.
«Как хотите, - сказал он, - а я в этот подвал ночью не полезу. Тем более, день-то завтра какой – святого Евпла!»
«Ну и что?» - удивились мы с Браунфельдом.
«А то, что в ночь на Евпла призраки появляются, и над могилами белый конь скачет…»
Браунфельд даже сплюнул от злости.
«Вроде взрослый человек, а мелешь всякую ерунду. Слушать противно! Тебе не в педагогическом учреждении работать, а в церкви быть пономарем каким-нибудь…Выдумают же такое – белый конь!»
Я тоже посмотрел на Татаринова с укоризной, но он не сдавался. Помявшись немного, завхоз произнес:
«Еще до Вашего, Михаил Алексеевич, прихода, дежурил я как-то ночью по колонии. Вижу, в одном из спальных помещений несколько пацанов не хватает. Пошел я на улицу, думаю, как бы не удрали по соседским сараям шарить.
Смотрю – бегут от зимней церкви. Волосы дыбом, сами белые, лица на них нет. Я уж и ругаться забыл, сам перепугался.
«Что случилось?» - спрашиваю.
У них зубы стучат, рукой на церковь показывают и одно только повторяют: «Там…там женщина, в черном вся, в гробу…
Ну я, конечно, успокоился, дал им по подзатыльнику, отправил спать. А все равно думается мне: ребята у нас не робкого десятка, всякого навидались. Что же могло их так напугать в пустой церкви ночью?
Так что, как хотите, а клады всякие лучше искать засветло…»
И, вздохнув, добавил:
«И не в ночь на святого Евпла!»
Но добавлять этого не стоило, потому что Браунфельд сразу вскипел:
«Сказочки тебе пацаны рассказали, а ты и уши развесил!»
Я поддержал:
«Действительно, если уж лезть, то сейчас. И разговоров будет меньше. А то что это мы будем колупаться на глазах у всех, как три дурака».
Делать нечего, завхоз сдался. И через пятнадцать минут мы уже стояли у дверей церковного подвала.
Была теплая августовская ночь, из тех, которые так любят конокрады. Я нес ключи, Браунфельд светил мне фонарем, а Татаринов с ломиком опасливо жался позади. Старый замок долго не поддавался, и нам пришлось немало повозиться, пока тяжелая дверь со страшным воем и скрежетом распахнулась в густую подвальную мглу.
Наш судмедэксперт, тяжело переводя дух, саркастически бросил Татаринову:
«А как же твои пацаны сюда залезли?»
«Там с той стороны маленькое окошечко есть. Взрослый человек не пролезет, а пацанам самый раз».
Браунфельд отдал мне фонарь, а сам отобрал у завхоза лом. Подвал был мрачен и пуст, и мы стали неторопливо осматривать его. Я светил, наш бравый судмедэксперт простукивал каменные стены, а Татаринов осторожно комментировал происходящее. Его явно тяготило пребывание в этом негостеприимном подземелье, да еще и в ночь на святого Евпла. На попытку Браунфельда пошутить он ответил: «Не буди лиха, пока тихо!»
На что последний отпарировал: «Перекрестись, полегчает!»
Покончив со стенами, мы стали метр за метром осматривать плиты пола. Завхоз, вытянув шею, внимательно прислушивался:
«Пустота, по-моему…»
Я приложил ухо к полу. Действительно, откуда-то из-под земли доносился глухой, невнятный гул. Стоя на коленях, я стал тщательно осматривать стыки плит, чтобы подцепить одну из них ломом, и тут луч от фонаря упал на массивное металлическое кольцо, утопленное в забитой пылью выемке.
«Люк, кажется,» - сказал я, и мы, нимало не медля, сгрудились вокруг своей находки.
«Ну, что я вам говорил! – торжествующе воскликнул Браунфельд. – Вот он – тайник! Не зря бабки поблизости трутся!...»
Сердца наши учащенно забились. И когда из открывшегося люка на нас пахнуло замогильным холодом, даже атеисту – судмедэксперту стало, по-моему, не по себе.
Из нашего теплого, пыльного, мирного подвала мы смотрели вниз, в мрачную, беспросветную мглу. Мне очень хотелось пустить кого-нибудь впереди себя, но фонарь был у меня, и я шагнул на уходящие в бездну крутые ступеньки. В спину мне тяжело дышал Браунфельд.
Свету было мало, и я с трудом мог разглядеть, куда ступить. При каждом движении колыхающееся пламя извивалось вокруг дрожащими тенями. Спуск закончился. Я шагнул в глубь тайника. Лучи неверного света упали на препятствие, преградившее нам путь, и …руки мои в ужасе разжались.
Даже теперь, шестьдесят с лишним лет спустя, в яркий солнечный день, когда я вспоминаю этот миг, у меня волосы на голове встают дыбом. Помню, как пронзительно кричал Браунфельд, как мы в кромешной темноте (фонарь потух) бежали к выходу, толкая и давя друг друга. И помню то, что успел увидеть в последнее мгновение в качнувшихся лучах тусклого света. Прямо передо мной, в разверстом гробу, лежала, как живая, женщина в черной одежде…
В себя я пришел только во дворе колонии. Рядом со мной ошалело крутил головой мой судмедэксперт. Я позвал Татаринова и услышал его невозмутимый голос:
«Сейчас дверь закрою…»
И вот мы снова сидим в моей комнате, уютно светит керосиновая лампа; мирная и привычная обстановка, из которой мы всего час назад так самонадеянно отправились на встречу со своим ночным приключением.
Татаринов смотрел на нас торжествующе:
«Вы меня очень больно по носу стукнули. И фонарь казенный бросили. Никак белого коня увидели?»
«Возьми и сходи за своим фонарем, если такой смелый! – огрызнулся я. – Что ж с нами не спускался, а наверху калоши мял?»
Но завхоза разбирало любопытство.
«Расскажете, что видели? А то вон Браунфельда удар сейчас хватит, и сказать ничего не успеет…»
Судмедэксперт между тем начал приходить в себя, и к нему возвращался его привычный рационализм. Вздохнув, он подвел итог:
«Я видел женщину в черном. По-моему, в монашеской одежде».
«В гробу», - неуверенно добавил я.
Браунфельд задумчиво покачал головой:
«Сколько уже лет монастырь закрыт? Три года?» Завхоз кивнул.
«Я готов поклясться, что женщина в подвале умерла совсем недавно. Если, конечно, нам не померещилось…»
Мне стало не по себе. Надо сообщить в милицию.
Татаринов в это время размышлял:
«В монастырях раньше был обычай хоронить особо почитаемых людей в специальных подземных часовнях. А здешнюю первую игуменью-то как раз хотели в святые возвести. Может, это она и есть».
Браунфельд возмущенно махнул рукой:
«Ты же говорил, она лет пятьдесят как умерла. Я же все-таки судмедэксперт! Что же я, по-твоему, не в состоянии отличить труп такой давности от позавчерашнего?»
Пора было принимать решение. И мы отправились по домам, действуя по принципу «утро вечера мудренее». Не знаю, как мои друзья, а я лично до самого утра не сомкнул глаз.
…Когда мы с комиссией Сызранского горсовета и милицией подошли к монастырскому храму, время шло уже к обеду. Браунфельд негромко переговаривался с одним из стражей правопорядка, и до меня доносились приглушенные голоса:
«Убийство…Тело в потайной подвал, и концы в воду».
Мне же, едва открыли дверь, снова стало не по себе. Но милиционеры, решительно отстранив остальных членов комиссии, двинулись первыми. В руках у них были два мощных фонаря. Судмедэксперт же, явно не проявляя вчерашней храбрости, мялся в дверях.
Все огляделись. Пустота, пыль, брошенный лом и распахнутый люк в углу. Милиционеры нырнули вниз, и вскоре негромко позвали остальных:
«Спускайтесь, ничего страшного!»
И вот все мы молча стоим в подземной, ярко освещенной часовне. Перед нами на постаменте находился гроб, в котором лежала женщина в монашеском одеянии. Сорванная крышка валялась рядом. Милиционер, показывая на этот разгром, сказал:
«Кто-то здесь до вас побывал».
«Мальчишки! – отозвался Татаринов. – Я их поймал, да так и не понял, про что они рассказывают…»
Мы с завхозом вышли на солнечный свет. Комиссия начала составлять акт, Браунфельд внизу хлопотал с телом. Потом все расписались в акте, а вскоре мы увидели, как милиционеры под бдительным оком судмедэксперта установили гроб на повозку и выехали со двора. 
Браунфельд пришел к вечеру. Мы с Татариновым как раз чаевничали у себя и с нетерпением ожидали рассказа своего товарища. Тот отхлебнул чаю, усмехнулся, и отрапортовал по-казенному:
«Вскрыта потайная подземная часовня. По-церковному, кубикула. При ее осмотре обнаружено тело немолодой женщины, и так далее, и тому подобное…»
Он повернулся к завхозу:
«Ты был прав, это действительно знаменитая сызранская игуменья Мария, умершая в 1877 году в возрасте семидесяти одного года». 
«Как же она так сохранилась, - не выдержал я, - ведь полвека уже прошло?»
Браунфельд помолчал немного и поднял на меня серьезные глаза:
«Я произвел вскрытие. Написал официальное заключение. Тело забальзамировано. Видимо, производившие захоронение церковники готовились канонизировать покойную, и хотели иметь под рукой нетленные мощи…Хотя, если честно, мощи – они и есть мощи…А передо мной было прекрасно сохранившееся тело. Все ткани – в отличном состоянии. Словно вчера умерла! Хотел бы посмотреть на того, кто все это проделал. Слишком все хорошо! Даже и не верится.
Я было заикнулся о дополнительном исследовании, но на меня рукой махнули…Сегодня ее и похоронят, на Всехсвятском кладбище».
Мы решили помянуть игуменью, и, после того, как выпили по рюмке принесенного Браунфельдом спирта, я спросил:
«Ты не веришь, что ее могли так хорошо забальзамировать? – А как же Ленин в мавзолее?»
«Sancta simplicitas! Святая простота! Там пол-России обшарили, лучших профессоров привлекли. Слух прошел, что руководителю работ тридцать тысяч червонцев заплатили…А тут Сызрань, глушь, тьмутаракань! Откуда специалисты? Мне вот, например, хоть миллион заплати, все равно через две недели изменения начнутся. А тут – пятьдесят лет…»
Татаринов только и смог сказать:
«Не зря ее святой считали, на чудеса способной…»
                                 *******
- Вот такая вот история, молодой человек, - перенесся в наши дни Михаил Алексеевич. – А вы, поди, романы про бенедиктинские аббатства читаете, про тридевятые земли! У нас-то и свои истории есть, ничем не хуже»
А я сидел и думал, что уже через несколько лет после рассказанного Гусевым случая Сретенский женский монастырь в Сызрани был полностью разрушен воинствующими безбожниками, а в 60-х годах 20-го века местные власти стерли с лица Земли и Всехсвятское кладбище с могилой игуменьи Марии, расположив здесь, на улице Интернациональной, мастерские пассажирского автопредприятия…
  Александр МОЛЧАНОВ 1998  г.




  


             



Погода
Просьба
Валюта
Информеры валютного курса
Телевидение
Туризм
Поздравления
Спорт
Прямые спортивные трансляции - футбол, хоккей, теннис, баскетбол, формула-1
Катаклизмы
Рейтинги
Google PageRank
Праздники мира
Международные праздники

Copyright MyCorp © 2024